Джим и Айрин. Страница 1

Джим и Айрин

Джим извлекает дневник из кармана куртки, садится, скрестив ноги, дневник – на сморщенной коже ковбойского ботинка. Наклоняется, пишет:

«3 февраля. Сижу в загаженной прачечной в Лос-Аламосе, Нью-Мексико.

Лечение виски определенно не дает результата. Возможно, нужно купить виски получше, импортное?»

Прочищает нос влажным «клинексом».

– Мистер, – произносит женский голос.

Джим вздрагивает, смотрит вверх из-под козырька бейсбольной кепки.

Худая женщина, далеко за тридцать, когда-то коричневые седеющие волосы, короткая стрижка обрамляет тонкое, обветренное, много повидавшее лицо. На ней мальчиковая куртка, вытертые джинсы, кроссовки поверх теплых фланелевых носков.

Глаза острые и злые, два осколка холодного голубого стекла. От них трудно отвести взгляд.

Джим убирает «клинекс», закладывает карандаш за ухо:

– Мэм, чем могу быть полезен?

Она показывает на разменный автомат:

– Мистер, машину разбили. Если есть, мне нужны монеты.

– Конечно. – Джим встает, пытается изобразить дружескую улыбку. Женщина отступает чуть назад, руки в карманах куртки сжимаются в кулаки. Немного испугана. Кто знает, чего нынче можно ожидать от незнакомца.

Они одни в прачечной. Еще есть стайка подростков, загипнотизированных «Пэкменом» в углу – но их можно не считать. Дети там слишком долго и стали невидимы. К тому же они мексиканцы. Или индейцы. Или что-то в этом роде.

Джим роется в куртке и вытаскивает кожаный мешочек. Внутри – десять долларов четвертаками:

– Я именно тот, кто Вам нужен, мэм.

Женщина долго ищет в большой сумке. Джим понимает, что она иностранка.

У нее сильный, неприятный акцент – но в первую очередь ее выдает то, как она обращается с американскими деньгами. Она аккуратно распрямляет три долларовые бумажки. Как будто это портреты человека в парике.

Джим дает ей двенадцать четвертаков и смотрит, как она старательно и грустно пересчитывает их. «Хорошие кроссовки», – говорит он, чтобы что-нибудь сказать. Она бросает на него взгляд, как на буйного сумасшедшего, затем смотрит вниз – не на свои кроссовки, а на его ковбойские ботинки, как будто он предлагает ей купить их. Похоже, они ей не нравятся. Она кивает, уходит за ряд молчащих машин горчичного цвета. Перекладывает капающую одежду в сушилку.

Джим снова садится, поднимает дневник. У него сложные чувства к дневнику – он думал, что тот поможет ему, позволит что-то сохранить, чтобы потом восстановить и найти свое место. Но все это как-то высохло в бесконечной череде шоссе, остановок, гамбургеров и мотелей. Ему нечего себе сказать.

Джим приподнимает очки в золотой оправе и сильно нажимает на болящую переносицу. Забитые пазухи поскрипывают внутри, как ржавый гвоздь, выдираемый из старой балки.

В углу желтый «Пэкмен» издает очень похожий звук, протестующее взвизгивание – синие копы наконец поймали его. Джим хорошо знает этот звук. Джим был превосходным игроком, он вложил тысячи четвертаков в автоматы во всевозможных забегаловках. Фокус в том, чтобы определить маршруты копов и не быть слишком жадным, собирать только те точки, которые нужны для того, чтобы перейти на следующий уровень.

Две его стиральные машины закончили полоскание. Он перебрасывает светлое и темное в пару сушилок, рядом с машинами женщины. Похоже, у нее не слишком много одежды. Он замечает, что она сидит в углу, читает оставленную кем-то газету.

Новость дня – телевизор какого-то калифорнийца, показывающий загадочные образы. Большая нечеткая фотография – что-то, похожее на ангела или призрака. Или надутый мешок для мусора. Женщина изучает статью, не замечая Джима. Ее губы шевелятся в борьбе с английским языком.

Джим отправляется обратно в пластиковое кресло, чувствует себя больным и слабым, стены прачечной как будто падают на него. Надо осесть где-то, говорит он себе. Купить ингалятор, и вдыхать горячий пар, и смотреть видео в тихом спокойном мотеле. Может быть, попринимать женьшень, или витамин C, или еще что-нибудь, пока не выздоровеет.

Но у него нет денег на неделю в мотеле. Сначала придется сделать несколько остановок – он сильно потратился, покупая бесполезные игрушки себе на Рождество. Сейчас они ему ничем не могут помочь – ни электромассажер ступней, ни цифровой генератор белого шума, ни штопор с газоанализатором.

Так что придется делать остановки – или воспользоваться кредиткой – но у него появилось к ней параноидальное чувство.

«У меня появилось параноидальное чувство к кредитке – пишет он в дневнике, грызет карандаш, думает. – Каждый раз, когда используешь этот пластик... это не настоящие деньги. Как будто ты покупаешь вещи по удостоверению личности. Поэтому часто просят удостоверение личности, когда расплачиваешься кредиткой. Сегодня удостоверение личности – это все. Раньше деньги были золотом или серебром, или еще чем-то осязаемым. Пластиковые деньги – это просто способ сказать людям, кто ты есть, как тебя найти. Где ты. Как тебя достать».

Он решил не записывать это – из страха, что, когда он позже это прочитает – решит, что сходил с ума.

Джим засовывает дневник обратно в куртку, поглубже усаживается в пластиковое кресло, натягивает кепку пониже и наблюдает, как крутится одежда в машинах. Возвышенная тоска этого процесса поглощает, его как двойная доза «никвилла» – «Восстанавливающего Сна, Так Нужного Вашему Телу». Стеклянная стена, за ней – движущиеся цветные пятна. Очень похоже на телевидение.

Проходят двое парней, игравших в «Пэкмен». Пыльные теннисные тапочки ступают бесшумно. Похоже, что эти ребята могут пить «никвилл» для развлечения. Грязные черные волосы свисают во все стороны, толстые серые дырявые свитера. Джим смотрит на них из-под козырька кепки, глаза прищурены, мозг почти отключился.

Парни тихо открывают дверь сушилки и перекладывают вещи в грязные бакалейные сумки.

Джим впадает во вневременную апатию.

Внезапно женщина вскрикивает и вскакивает на ноги. Парни уносятся, дверцы сушилок качаются на петлях.

Парни стремятся наружу – пробегают мимо Джима, выскакивают за дверь они уже на улице.

Они забрали его одежду – доходит наконец до Джима. Его, и женщины. Они просто вынули одежду из сушилок и засунули в бакалейные пакеты. Джим неуверенно встает на ноги, в голове шумит. Женщина пытается гнаться за ними, лицо ее искажено яростью и каким-то незнакомым, болезненным отчаянием.

Джим бежит за ней.

Распахивает стеклянную дверь, выбегает к слабому зимнему солнцу. Дети несутся по тротуару, из сумок падают носки. Джим кашляет. Пешком он их не догонит. Он распахивает дверь своего фургончика, запрыгивает внутрь, зовет женщину – «Эй!», включает зажигание. Женщина быстро соображает, запрыгивает на пассажирское сиденье.

Джим врубает заднюю, затем первую и с ревом устремляется в погоню.

Парни опередили их на полквартала, неуклюже бегут вдоль витрины магазина.

Джим нагоняет их, мотор ревет, мозг медленно, неохотно оживает. Сзади, за сварочным аппаратом, у него лежит дубинка. Еще у него есть коротконосый револьвер 38 калибра в правом ботинке. При минимальном везении парни сообразят, что дело плохо, бросят сумки и разбегутся. Он не хочет неприятностей.

Парни увидели надвигающийся фургон, глаза от ужаса расширились. Они свернули на стоянку магазина подержанных автомобилей. Из сумок посыпались майки Джима и плотное, теплое белье женщины.

Женщина роется в сумочке, кричит:

– Они обокрали нас!

– Точно. – Джим сконцентрировался на управлении. Женщина рывками опустила затемненное окно. Они набирают скорость, сокращают расстояние, маневрируют на стоянке. Джим влетает в промежуток между двумя рядами старых «тойот».

Женщина нащупала в сумочке пистолет. Высовывает руку в окно.

Джим услышал грохот выстрела до того, как понял, что она делает. Она быстро выпускает три пули вслед детям – огромные, звонкие шары звука. Стекло дальней «тойоты» как будто покрывается снегом.